Неточные совпадения
Роман сказал: помещику,
Демьян сказал: чиновнику,
Лука сказал: попу.
Купчине толстопузому! —
Сказали братья Губины,
Иван
и Митродор.
Старик Пахом потужился
И молвил, в землю глядючи:
Вельможному
боярину,
Министру государеву.
А Пров сказал: царю…
Косушки по три выпили,
Поели —
и заспорили
Опять: кому жить весело,
Вольготно на Руси?
Роман кричит: помещику,
Демьян кричит: чиновнику,
Лука кричит: попу;
Купчине толстопузому, —
Кричат братаны Губины,
Иван
и Митродор;
Пахом кричит: светлейшему
Вельможному
боярину,
Министру государеву,
А Пров кричит: царю!
— Единственный умный царь из этой семьи — Петр Первый,
и это было так неестественно, что черный народ признал помазанника божия антихристом, слугой Сатаны, а некоторые из
бояр подозревали в нем сына патриарха Никона, согрешившего с царицей.
Овсяников своею важностью
и неподвижностью, смышленостью
и ленью, своим прямодушием
и упорством напоминал мне русских
бояр допетровских времен…
Ну, чем же я, Бакула, не
боярин!
Вались, народ, на мой широкий двор,
На трех столбах да на семи подпорках!
Пожалуйте, князья,
бояре, просим.
Несите мне подарки дорогие
И кланяйтесь, а я ломаться буду.
Не ворошь ты меня, Танюшка,
Растомила меня банюшка,
Размягчила туги хрящики,
Разморила все суставчики.
В бане веник больше всех
бояр,
Положи его, сухмяного, в запар,
Чтоб он был душистый
и взбучистый,
Лопашистый
и уручистый…
Это первый выплыв Степана «по матушке по Волге». А вот
и конец его: огромная картина Пчелина «Казнь Стеньки Разина». Москва, площадь, полная народа,
бояре, стрельцы… палач…
И он сам на помосте, с грозно поднятой рукой, прощается с бунтарской жизнью
и вещает грядущее...
— Потому
и боярское, что нам купить его не на что, а
бояре его употребляют для того, что не сами достают деньги.
Крестьянка не хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более; если же госпоже полковнице, майорше, советнице или генеральше (в соразмерности моего посула едровской ямщичихе), у которой дочка лицом недурна или только что непорочна,
и того уже довольно, знатной
боярин седмидесятой, или, чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысяч, или глухо знатное приданое, или сыщет чиновного жениха, или выпросит в почетные девицы, то я вас вопрошаю, городские матушки, не ёкнет ли у вас сердечко? не захочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в бриллиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущую цугом вместо двух заморенных кляч, которые ее таскают?
Чему учили молодого
боярина, тому учили
и меня, наставления нам во всем были одинаковы,
и без хвастовства скажу, что во многом я лучше успел своего молодого господина.
Каким-то образом фортуна, вертясь на курьей ножке, приголубила его;
и сынок мой, не брея еще бороды, стал знатным
боярином.
Не больно ли сердцу твоему, что сынок твой, знатный
боярин, презирает заслуги
и достоинства, для того, что их участь пресмыкаться в стезе чинов, пронырства гнушаяся?
[«Сын
боярина,
и к тому же храброго.
И сказал он ему этта монах-то: „За твое,
боярин, радушие сие тебе дарю; носи —
и суда не бойся“.
«Что за черт такой!» — думал Розанов, слушая страшные угрозы Бычкова. Это не были нероновские желания Арапова полюбоваться пылающей Москвою
и слушать стон
и плач des boyards moskovites. [московских
бояр (франц.).]
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение дочери меньшой, любимой
и молодому принцу-королевичу.
И проздравили жениха с невестою сестры старшие завистные
и все слуги верные,
бояре великие
и кавалеры ратные,
и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку,
и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, пиво-мед пила, по усам текло, да в рот не попало.
— Предрассудок, любезный друг! загляни в русскую историю,
и увидишь, что не только
бояре, но
и боярыни наши вино кушали,
и от этого только в теле раздавались, а никакого иного ущерба для здоровья своего не ощущали… Выпьем!
И, говорят, такая усадьба уже наклевывается,
и именно"на верху крутой горы", где, по свидетельству"Аскольдовой могилы","знаменитый жил
боярин, по прозванью Карачун".
Экипажи он заказывал себе самые дорогие
и, легко
и приветливо знакомясь со всеми, угощал при этом всех такими лукулловскими обедами, что среди всей прислуги ресторанов
и отелей известен был под лестным именем «
боярина».
Оба «
боярина» наши сконфузились
и растерялись.
Еще в детстве его, в той специальной военной школе для более знатных
и богатых воспитанников, в которой он имел честь начать
и кончить свое образование, укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки, средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал уже тогда от стыда, что русского
боярина времен Московского царства царь мог наказывать телесно,
и краснел от сравнений.
— Скопцы, действительно, у нас были в древности, — отвечал Евгений, —
и в начале нынешнего тысячелетия занимали даже высшие степени нашей церковной иерархии: Иоанн, митрополит киевский, родом грек,
и Ефим, тоже киевский митрополит, бывший до иночества старшим
боярином при князе Изяславе […князь Изяслав (1024—1078) — великий князь киевский, сын Ярослава Мудрого.]; но это были лица единичные, случайные!..
— Не тебе,
боярин, а нам помнить услуги. Да вряд ли мы когда
и встретимся. А если бы привел бог, так не забудь, что русский человек добро помнит
и что мы всегда тебе верные холопи!
— Прочь! — воскликнул Морозов, отталкивая Грязного, — не смей, кромешник, касаться
боярина Морозова, которого предкам твои предки в псарях
и в холопях служили!
Боярин, окольничий, поручники, стряпчие
и оба дьяка отошли в сторону.
—
И я тоже думаю. А как ты думаешь,
боярин, что за человек этот Ванюха Перстень?
— Нужды нет, Никита Романыч, еще раз пообедаешь! Ступай, Елена, ступай, похлопочи! А ты,
боярин, закуси чем бог послал, не обидь старика опального!
И без того мне горя довольно!
Поцеловала Елена Дмитриевна молодого
боярина! Обманула жена лукавая мужа старого! Забыла клятву, что дала перед господом! Как покажется она теперь Дружине Андреичу? Догадается он обо всем по глазам ее.
И не таков он муж, чтоб простил ее! Не дорога жизнь
боярину, дорога ему честь его! Убьет он, старый, убьет
и жену,
и Никиту Романыча!
Недаром же я
и колесил целый день круг этого места; кабы не
боярина выручать, ни за что бы сюда не приехал!
— Нет, государь, моя речь теперь не про Володимира Андреича. В нем я уже того не чаю, чтобы он что-либо над тобой учинил.
И бояре к нему теперь уже не мыслят. Давно перестал он подыскиваться под тобою царства. Моя речь не про него.
— А провал их знает, постоят ли, батюшка! Ворон ворону глаз не выклюет; а я слышал, как они промеж себя поговаривали черт знает на каком языке, ни слова не понять, а, кажись, было по-русски! Берегись,
боярин, береженого коня
и зверь не вредит!
Бояре же мои,
и Дума,
и советники не захотели помогать мне
и замыслили погубить меня; тогда взял я от них виноград мой
и отдал другим делателям.
— Ну, ребята, — продолжал Перстень, — собирайтесь оберегать его царскую милость. Вот ты,
боярин, — сказал он, обращаясь к Серебряному, — ты бы сел на этого коня, а я себе, пожалуй, вот этого возьму. Тебе, дядя Коршун, я чай, пешему будет сподручнее, а тебе, Митька,
и подавно!
— Да вот что, хозяин: беда случилась, хуже смерти пришлось; схватили окаянные опричники господина моего, повезли к Слободе с великою крепостью, сидит он теперь, должно быть, в тюрьме, горем крутит, горе мыкает; а за что сидит, одному богу ведомо; не сотворил никакого дурна ни перед царем, ни перед господом; постоял лишь за правду, за
боярина Морозова да за боярыню его, когда они лукавством своим, среди веселья, на дом напали
и дотла разорили.
Иоанн, в первом порыве раздражения, обрек было его на самые страшные муки; но, по непонятной изменчивости нрава, а может быть,
и вследствие общей любви москвитян к
боярину, он накануне казни отменил свои распоряжения
и осудил его на менее жестокую смерть.
— Да, — продолжал спокойно Иоанн, —
боярин подлинно стар, но разум его молод не по летам. Больно он любит шутить. Я тоже люблю шутить
и в свободное от дела
и молитвы время я не прочь от веселья. Но с того дня, как умер шут мой Ногтев, некому потешать меня. Дружине, я вижу, это ремесло по сердцу; я же обещал не оставить его моею милостию, а потому жалую его моим первым шутом. Подать сюда кафтан Ногтева
и надеть на
боярина!
— Что ж,
боярин,
и это не помогает?
Что возговорит грозный царь:
«Ах вы гой еси, князья мои
и бояре!
Надевайте платье черное,
Собирайтеся ко заутрене,
Слушать по царевиче панихиду,
Я всех вас,
бояре, в котле сварю...
Изо всех слуг Малютиных самый удалый
и расторопный был стремянный его Матвей Хомяк. Он никогда не уклонялся от опасности, любил буйство
и наездничество
и уступал в зверстве лишь своему господину. Нужно ли было поджечь деревню или подкинуть грамоту, по которой после казнили
боярина, требовалось ли увести жену чью-нибудь, всегда посылали Хомяка.
И Хомяк поджигал деревни, подкидывал грамоты
и вместо одной жены привозил их несколько.
И что это за человек, — продолжал
боярин, глядя на Годунова, — никогда не суется вперед, а всегда тут; никогда не прямит, не перечит царю, идет себе окольным путем, ни в какое кровавое дело не замешан, ни к чьей казни не причастен.
— Протяжнее, протяжнее! Еще протяжнее, други! Отпевайте своего
боярина, отпевайте! Вот так! Вот хорошо! Да что ж душа не хочет из тела вон! Или не настал еще час ее? Или написано мне еще на свете помаяться? А коли написано, так надо маяться! А коли сказано жить, так надо жить! Плясовую! — крикнул он вдруг, без всякого перехода,
и песенники, привыкшие к таким переменам, грянули плясовую.
Боярин, осмотревшись, увидел, что, кроме его, нет ни одного земского,
и понял, что царь оказывает ему особенную честь.
Началось у нас солнце красное от светлого лица божия; млад светёл месяц от грудей его; звезды частые от очей божиих; зори светлыя от риз его; буйны ветры-то — дыханье божее; тучи грозныя — думы божии; ночи темныя от опашня его! Мир-народ у нас от Адамия; от Адамовой головы цари пошли; от мощей его князи со
боярами; от колен крестьяне православные; от того ж начался
и женский пол!
Люди Басманова
и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались в плен, другие бежали. Максиму вырыли могилу
и похоронили его честно. Между тем Басманов велел раскинуть на берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его, один из начальных людей рати, доложил Серебряному, что
боярин бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
— Князь, — сказал Морозов, — ты послан ко мне от государя. Спешу встретить с хлебом-солью тебя
и твоих! —
И сивые волосы
боярина пали ему на глаза от низкого поклона.
В большой кремлевской палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами
и дорогими каменьями. По правую его руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола
и дверей размещены были рынды, в белых атласных кафтанах, шитых серебром, с узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена князьями
и боярами.
— Будешь доволен,
боярин, — говорил ему мельник, утвердительно кивая головою, — будешь доволен, батюшка! Войдешь опять в царскую милость,
и чтобы гром меня тут же прихлопнул, коли не пропадет
и Вяземский,
и все твои вороги! Будь спокоен, уж противу тирлича-травы ни один не устоит!
— Замолчи, отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты,
и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на
бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
—
Боярин волен говорить, — ответил Вяземский, решившийся во что бы ни стало вести свою защиту до конца, — он волен клепать на меня, а я ищу на нем моего увечья
и сам буду в правде моей крест целовать.
Единообразие сей жизни он прерывал так называемыми объездами, посещал монастыри,
и ближние
и дальние, осматривал крепости на границе, ловил диких зверей в лесах
и пустынях; любил в особенности медвежью травлю; между тем везде
и всегда занимался делами: ибо земские
бояре, мнимоуполномоченные правители государства, не смели ничего решить без его воли!»